|
Последний взмах
«Только, пожалуйста, не надо влюбляться в меня». О, Бог ты мой! Терпеть не могу эту фразу. Давай я как-нибудь сама разберусь со своей жизнью: с кем мне быть, с кем спать, кого любить, о ком думать. В конце концов, моя любовь – не твои проблемы, также как и твои запои не касаются меня. Да и что ты можешь наверняка знать обо мне вообще, и о моей любви в частности? Ты даже не догадываешься, чем я на самом деле занималась сегодня днем и сколько раз вспомнила о тебе, ты можешь судить об этом только по моим словам. Я и сама не знаю о себе ничего наверняка. Сегодня мне кажется, что я люблю тебя, и говорю тебе об этом, а завтра подует горячий южный ветер, превратит мой оазис в пустыню – и мне уже нечего будет тебе сказать. И даже врать не захочется. Не стоит доверять словам. Особенно если их произносит женщина…
А завтра действительно подует ветер, она уже чувствует его обжигающее дыхание. Но пока – все спокойно, и Анжела красит губы, собираясь на свидание с ним.
Он приехал – как всегда доволен собой, с легким запахом спиртного и терпкого одеколона.
- Ну что, Котяра, куда поедем?
- Не знаю, Медведь, давай куда-нибудь.
- Поехали в гостиницу… Котяра… Я соскучился.
- Здорово. Я тоже.
- Слушай, последний раз встречались, кто такая с тобой была?
- Да так… Подруга.
- Ммммм… Познакомишь?
- Нет.
Яркий свет гостиничного холла больно врезал по глазам, которые уже успели свыкнуться с сумраком осенней ночи. Портье (или как они там называются – распорядители в русских гостиницах) внимательно оглядели приехавших, впрочем, без профессионального интереса, а скорее из личного любопытства, и выдали ключ от номера.
- Что будешь пить? – потягиваясь на розовом покрывале, в пальто и обуви, спросил Медведь.
- А что здесь предлагают?
- Не знаю. Водка, вино, пиво. Давай водки вмажем?
- Давай.
За окнами уже стояла непроглядная чернота. Он выключил свет: «Иди ко мне». А минут через пять, смущенно натягивая брюки, пересел к столу. Выпил залпом водки.
- Я ведь, Котяра, не за этим тебя вообще-то сюда привез.
- Да ладно…
- Нет, правда, не за этим. Поговорить с тобой хотел. Ты же мне друг?
- Нуу… Наверное. – два огонька от сигарет замелькали в темноте. Его – быстрее, ее – медленнее.
- Проблемка у меня. Влюбился я. Девчонка такая, знаешь, молоденькая, хорошенькая. Думала, что я свободный, влюбилась. Я когда ей сказал, что у меня жена есть и двое детей, ты не поверишь – вот такие слезы у нее на глазах были. У меня аж в душе все перевернулось. Короче, решил от Таньки уйти и с ней жить. Папа у нее хороший – начальник строительной фирмы, ну и сама ничего – в администрации работает. – Он шумно затянулся. Анжела молчала. Ей было больно. Почему ветер не сменился днем раньше?
- Вооот… Танька узнала, начала орать, телефон ее нашла, ей звонила, обзывала ее по-всякому. Хочет на алименты подать.
- А ты чего? Не хочешь алиментов?
- Да я бы так помогал. Понимаешь… Она сдерет с меня три шкуры, я не выкручусь потом. Надо ведь квартиру снимать, машина опять же деньги жрет, ну и вообще – пожить охота.
Он налил еще, взял своими огромными руками миниатюрную прозрачную рюмку, несколько секунд разглядывал ее, потом залпом выпил.
- Воот… Ты знаешь, Анжелка, как я к тебе отношусь. Ты хорошая девчонка, но в тебе чего-то не хватает немножко.
- Чего?
- Загадки. Ну, понимаешь, все как на ладони… У бабы загадка должна быть.
Она проглотила это оскорбление, как он проглатывал рюмку за рюмкой. Загадка.. Ты, Медведь, наверное, хотел, чтобы тебя выдрессировали? Я знаю приемы дрессировки Медведей, я еще тот укротитель. Это легко делать, когда нет ничего серьезного, когда ничего не чувствуешь, когда тебе не интересно, чем на самом деле занимался этот человек днем, и сколько раз он вспомнил о тебе. Тогда без тени сомнения и без боли в сердце ты щелкаешь хлыстом и – але-оп! – Медведь становится на задние лапы, смешно крутит педали велосипеда, а публика держится за животы от хохота. Дрессировщик горд собой, он, не сгибая спину, кланяется и на лету ловит цветы. А после – занавес закрывается, и Укротитель Медведей теряет интерес к своему подопечному, грубо загоняет его в клетку и идет спать.
Но бывает и по-другому. Не всегда Дрессировщик тверд характером и неуязвим. Может быть, он слишком много выпил накануне, или слишком долго был один, или пребывает в расслабленном состоянии от неизменного успеха у публики - в общем, он что-то упустил из виду. И вдруг зверь это понимает. Он разломает свою клетку, он вырвется из нее – могучий, озверевший, не чувствующий ни боли, ни сострадания. Он вонзит свои стальные ножи-когти прямо в грудь Укротителя, он раздерет на нем праздничную одежду, превратив ее в лохмотья – и Укротитель уже ничего не сможет поделать с обрушившейся на него стихией. Вдруг Укротитель удивленно поймет, что тот, кого он только что хотел вывести на потеху публики на задних лапках, гораздо сильнее его и уже не поддается обычным уловкам и хитростям. Укротителю больше ничего не останется, кроме как отползать, израненному и окровавленному, в ту самую клетку, где до этого он держал зверя. Но если повезет, он еще успеет последний раз взмахнуть своим хлыстом и больно пройтись им по спине Медведя, хотя это уже ничего не изменит. Последний взмах - последний крик смертельно раненого самолюбия.
Анжела истекала кровью. Она не ожидала, что его слова, колючие, холодные, стальные, так сильно ранят ее. Подумать только, еще пару часов назад она была уверена, что он уже никогда не причинит ей боли, и в лучшем случае рано или поздно он начнет крутить педали, а в худшем – ей будет уже все равно, крутит он их или нет. Но пара слов – и она превращена в лохмотья, грудь разворочена и она видит, как там, в этой дымящейся ране отчаянно бьется сердце.
Он что-то еще говорил – о себе, об Анжеле, о той, о жене, но больше все-таки о той и о себе, но она не слышала, что именно – она задыхалась. «Хорошо, что темно – моего лица не видно». Вдруг зазвонил его сотовый.
- Але… Привет, солнце. Да… Да… Я тоже… Где я? Я тут, недалеко. Я тоже хочу тебя увидеть. Где? Да я тут – в гостинице. Ага, в той самой, в «нашей». Нууу… Номер? 437. Приезжай, я жду тебя.
- Миш, ты с ума сошел?
- Кто это говорит? Да так, горничная… Ладно, все давай, приезжай.
- Ты совсем охренел?! – теперь Анжела задыхалась не от обиды, а от ненависти. Схватила подушку, и, что было силы, швырнула в его сторону – он поймал ее на лету. – Ты какого черта ее сюда зовешь? Ты что думаешь, я вот так соберусь и уеду? Щас! Уже побежала такси искать! Ты меня сюда привез, ты меня и увезешь – понял?! Эту кашу ты заварил, и я не имею к ней никакого отношения! Понял, скотина?!
Он молчал, и кажется, даже стал немного трезвее, и кажется даже понял, что сделал глупость.
- Ладно, уймись, – вдруг оборвал ее отчаянную брань. – Все будет нормально. НОРМАЛЬНО! Поняла?! – он вдруг перешел на крик.
Минут десять они сидели молча. Благоразумный Котяра шептал – уезжай, будь гордой, вызови такси и уезжай отсюда. Но истекающий кровью Дрессировщик кричал – останься, и сделай хоть что-нибудь, чтобы и ему стало больно.
В дверь постучали. Он утер своей лапой большое пьяное лицо и пошел открывать. Анжела осталась сидеть на кровати. Из коридора ее не было видно, и видимо Медведь надеялся, что ему удастся встретить свою красавицу и незаметно сбежать с ней. Анжела все это понимала, но больно ей уже не было. Сердце бешено стучало – надо что-то сделать, но что именно?
В коридоре тихо зашептались:
- Миша, Мишенька, я думала, ты не приедешь… Я так скучала…
Барабанная дробь – все громче и громче. И вдруг конферансье объявил: «Анжела, ваш выход!». Быстрым движением она скинула с себя все и совершенно голая вышла в узкую полоску света, который шел из коридора. Сердце готово было вырваться из груди и разбиться на тысячу осколков. Она была Канатоходцем, который впервые исполняет головокружительный трюк – тот не уверен в исходе, но знает, что надо идти твердо и бесстрашно. Публика затихла и напряглась – вот-вот что-то произойдет. Анжела подошла к окну, прикрыла его и вернулась на свое место.
В коридоре зашипели:
- Это кто?
- Это… ээээ… Это моя сестра.
«Сестра милосердия, - мысленно ввязался Канатоходец в диалог. – Идиот!».
- Это кто!!! – закричала она. – Урод! Урод! Ты что, груповуху захотел? - Было слышно, как она бьет его, наверное, по лицу – Какой же ты урод! Вы все – уроды! Пусти меня, я хочу уйти!
- Нет, ты останешься! – зарычал Медведь, но, кажется, он уже и сам начал понимать, что сейчас лучше бы всем мирно разойтись. Хотя зачем-то закрыл дверь на ключ, а ключ швырнул через бьющуюся девицу на журнальный столик. Потом резко развернулся и ушел в ванную, громко хлопнув за собой дверью. Медведь решил переждать.
Анжела быстро оделась – голая, она чувствовала себя уязвимой. Включила телевизор, закурила. Девушка еще немного постояла в коридоре. Затем решительно направилась к своей сопернице. Анжела сделала вид, что ей очень интересно то, что показывают по телевизору и старалась не поворачивать в ее сторону головы, но сама в тот момент буквально вся превратилась в боковое зрение. Тяжело дыша, девушка застыла над ней:
- Ты кто такая? – зашипела она.
Анжела выдохнула дым и как можно спокойнее, все также не глядя на нее, ответила:
- А ты кто такая?
- Я???? Я – Мишина подруга! – завизжала она.
- Я тоже Мишина подруга. Поздравляю, у Миши очень много подруг, - теперь Канатаходец глядел прямо в налитые яростью глаза. «Нет смысла делать вид, что мне безразлично».
- Вы… Вы все уроды!!! Я хочу уйти! Где ключи?! – начала метаться она по комнате.
- На журнальном столике, – сигарета зашипела в стакане с питьевой водой.
Она схватила ключи, открыла дверь, швырнула их на пол и выбежала вон. Через некоторое время в комнату постучались:
- У вас все нормально? – это была портье, или как их там называют – одна из тех, кто встречает приезжих в холе, только лицо у нее было немного заспанное. Она спрашивала это без участия – ей приходилось видеть и не такое.
- Все в порядке, - ответила Анжела, и стала быстро собираться, одной рукой наматывая шарф, другой – набирая номер такси. Укротитель сделал все что мог, и теперь Анжеле ничего не оставалось, как только отползти куда-нибудь в более безопасное место, чтобы начать зализывать раны.
|
Главная 
