|
Время полураспада
Дмитрий Великовский
— Смотри, идут! Идут!
— Все сюда! Мужики, держимся! Стоим до последнего!
Толпа под освещающим железнодорожный переезд фонарем уплотняется. Полторы сотни мужчин в черном жмутся друг к другу, сливаясь плечами и напряженно всматриваясь в темноту. Темнота колышется и грохочет — все ближе, ближе.
— Мы — люди, мы не фарш! Мы — люди! Мы не фарш! — кричат темноте люди на рельсах…
В ночь с 14 на 15 мая ОМОН разогнал жителей Междуреченска, блокировавших участок железной дороги Новокузнецк — Абакан. Взрывы на шахте «Распадская», которые спровоцировали акции протеста, не только стали сигналом бедствия в одной из крупнейших отраслей экономики, но и показали, как наэлектризована обстановка в шахтерских регионах. Корреспонденты «РР» разбирались, чем недовольны шахтеры
Солнечным субботним утром 15 мая после ночных событий на железнодорожном переезде в горняцкий Междуреченск въехали десятки автобусов и зарешеченных грузовиков. Такого количества милиции город не видел уже пару десятилетий — со времен эпохальной забастовки 1989 года, которой здесь гордятся даже те, кто тогда еще не родился. («Если бы не Междуреченск, Союз, может, и не развалился бы», — со знанием дела говорят местные жители.) Областные правоохранители заняли ключевые точки города: закоулки напротив городской администрации, периметр центральной — Весенней — площади, скверик вокруг памятника погибшим шахтерам. Кряжистые и нелюдимые омоновцы кучковались во дворах. Спецтранспорт по случаю мобилизации пришлось позаимствовать гражданский. В результате погоны и каски посверкивали даже из автобусов с надписями «Экскурсии по городу» и «Губернаторская программа “Транспорт”».
Горожане на улицах смотрели на нашествие с ироничным любопытством. На лицах читались недоуменные междометия вроде «Ишь ты!» или «О, как!». Сидевшие по домам с тем же выражением внимали губернатору области Аману Тулееву, в полчетвертого ночи записавшему «Обращение к междуреченцам». Оно повторялось в эфире местных телеканалов каждые полчаса, наиболее стойкие зрители к полудню уже знали его наизусть.
— Я обращаюсь к вам, уважаемые земляки! Нам нельзя допустить этой Киргизии! — увещевал губернатор. — Ну, давайте побьем город, побьем людей, пограбим квартиры… Нам это, что ли, нужно? <…> Все можно решать мирным путем. Хотя вас будут провоцировать: приехали целые толпы провокаторов!
Пока телезрители любовались главой области в эфире, он успел приехать из Кемерова непосредственно в «горячую точку» и уже встречался с журналистами. Здесь он продолжил начатую на заре речь.
— Ну, как всегда: у кого-то беда, у кого-то радость. Появилось очень много людей, которые начали очень быстро работать среди населения. Лозунги одни: «Город надо поднять, город надо взорвать, городу надо устроить как Бишкек, как Грецию, надо громить витрины, надо громить салоны, надо переворачивать машины, и давайте начнем с железной дороги!» Пошло человек пятьдесят-шестьдесят. Мы задержали тринадцать машин, в которых им везли пиво, водку и бутерброды — это была четко продуманная организация.
В подтверждение своих слов губернатор продемонстрировал «зачинщика» и «организатора», некоего Антона Герасимова — «уголовника, лидера преступной группировки, находящегося в федеральном розыске».
Журналисты, накануне видевшие все своими глазами (в отличие от губернатора), скептически улыбались. То ли заметив эти ухмылки, то ли по административному наитию Тулеев решил прессу припугнуть.
— В том числе подогревают и журналисты. В том числе и иностранные! — губернатор повысил голос и с вызовом посмотрел на собравшихся. — И у нас тоже есть записи. Все у нас отсняты до единого. Все до единого. Все до единого! — мантра с каждым разом звучала все более сурово. — Каждый будет отвечать за свои действия. Каждый!
Что же заставило так разволноваться одного из самых опытных губернаторов страны? Чем накануне так отличился Междуреченск?
Где деньги, Ген?
Напряженность, похоже, начала копиться здесь много месяцев назад. Взрывы на шахте «Распадская», унесшие 9 мая жизни 46 горняков и 20 спасателей (еще 24 человека до сих пор числятся пропавшими без вести), послужили лишь детонатором недовольства. Вторая по количеству жертв за последние годы авария на российской шахте подтолкнула горняков к действиям, тем более что и самая кровавая подземная трагедия также произошла в Кузбассе: в 2007−м на шахте «Ульяновская» погибли 110 человек.
Из бесед с шахтерами становится понятно, что для возмущения у них есть два типа причин: тактические и стратегические. Тактические возникли после взрыва на шахте и больше связаны с эмоциями. Например, с тем, что траур по погибшим горнякам объявлен лишь в Кемеровской области. «До общенационального траура мы что, не дотягиваем, мы второго сорта люди, да?» — выговаривала мне, как московскому журналисту, немолодая женщина с заплаканными глазами.
Однако главная из новых обид — это слова одного из владельцев Распадской угольной компании Геннадия Козового об уровне зарплат на шахте.
— Козовой, когда Путин к нам приезжал после аварии, доложил, что средняя зарплата на шахте 80 тысяч, а меньше 35 вообще никто не получает! А у меня вот и до двадцати-то не дотягивает, хоть я там и работаю! Как так?!— горячится молодой проходчик Александр, разворачивая передо мной скомканные квитанции из бухгалтерии. — Хочется спросить: «Где деньги, Ген?»
Слышать подобное здесь приходится едва ли не от каждого рядового работника «Распадской». Впрочем, обида, может, и свежая, но болячка-то старая — разговоры о том, что зарплата в отчетах компании имеет мало общего с реальной, идут давно. Рассказывают, что, когда Путин приезжал на шахту еще в статусе президента, он потребовал встречи с простыми шахтерами. Начальство быстро нашлось, и перед главой государства выстроились итээровцы — «офицерский состав» , — переодетые в красные каски (итээровцы носят белые) и замусоленные робы. Они заверили президента, что их жизнь складывается как нельзя лучше, и президент уехал довольный.
Проверить достоверность этой истории теперь уже вряд ли возможно, однако косвенные признаки того, что зарплата шахтеров «Распадской» по документам действительно завышена, все-таки есть. Например, говоря о том, что семьи погибших получат помимо прочего годовую зарплату потерянного кормильца, чиновники сообщали, что эта цифра составит в среднем 900 тыс. рублей. Получается, что средняя зарплата погибших была около 75 тыс., во что, глядя на их род занятий — преимущественно это машинисты, механики, электрослесари, — откровенно говоря, не верится. Потому что совокупный годовой доход, к примеру, одного из проходчиков ОАО «МУК-96» (входит в ЗАО «Распадская угольная компания») высшего, пятого, разряда вместе с доплатой за выслугу лет и за руководство бригадой после вычета налогов составил порядка 400 тыс. рублей, то есть менее 35 тыс. в месяц. (В распоряжении редакции «РР» есть соответствующая ведомость.)
В то же время, когда осенью прошлого года один из шахтеров направил запрос об уровне зарплаты рабочих на том же МУК-96, из Кемеровской обладминистрации ему пришел официальный ответ следующего содержания:
«…Среднемесячная заработная плата в ноябре 2009 г. составила: <…> проходчика — 50,045 тыс. руб. (рост к соответствующему периоду 2008 г. — 1,8 раза)».
Вручив мне эту бумагу, шахтеры МУК-96 столпились вокруг и буквально засыпали меня квитанциями о зарплате, которые действительно изрядно не дотягивали до присланных из обладминистрации цифр. Что, конечно, ничего не доказывает, однако наглядно демонстрирует настроение людей. Услышав про почти двукратный рост зарплат в самый разгар кризиса, начинали ядовито свирепеть все встреченные нами за время командировки горняки. «Вранье» — самое мягкое, что пришлось услышать в ответ на подобное утверждение. По словам шахтеров, если они во что и готовы поверить, так это в двукратное уменьшение: зарплаты в 2009 году упали и даже сейчас еще не вернулись на докризисный уровень.
Рабы не мы?
Впрочем, отсутствие национального траура и лживость цифр сами по себе вряд ли вывели бы людей на улицы. Для этого требуется какое-то застарелое недовольство, на которое наслаиваются новые обиды. Стратегических претензий две: количество денег и алгоритм их начисления.
Понятно, что оценка собственного заработка — штука глубоко субъективная. Зарплатой вообще мало кто доволен. Однако в случае с горняками существует, похоже, пара привходящих обстоятельств, которые нельзя не учитывать. Во-первых, высокий статус шахтера в советское время. Его потеря в последние два десятилетия, очевидно, весьма болезненна даже для совсем юных горняков, не говоря уже о старшем поколении. Историческая память о былом величии профессии, уверенность в ее исключительности нет-нет да и напомнят о себе в разговоре. То удивительной для могучего взрослого мужчины ранимостью, убежденностью, что шахтеров держат за «быдло» и «рабов». А то и каким-то компенсаторным высокомерием: сам-то шахтер по-прежнему знает, что он — избранный.
— Недавно Козовой собрал собрание и говорит: а че вы жалуетесь? 25 тысяч — вполне нормальная зарплата по нашему региону, — ябедничает на хозяина
23−летний Сергей и внезапно переходит в контрнаступление: — Вот пусть идет и учителям эти 25 платит — для них это нормальная зарплата. А я прохожу по пять километров под землей, каждый раз как в последний путь отправляюсь в эту шахту, с женой прощаюсь — не знаю, вернусь ли.
Еще один фактор — кредиты. Они висят практически на любом шахтере Междуреченска. Хорошо, если один, а бывает, что и по нескольку.
— Откуда берутся кредиты? — переспрашивает тот же Сергей и с ходу отвечает: — Люди же хотят жить по-людски. Вот я брал первый кредит на свадьбу: хочется ведь, чтоб операторы были, фейерверки, белое платье… Теперь вот ипотека.
«Междуреченская мечта», как сформулировал причину повальных долгов один из местных журналистов, — это семья, квартира и машина, и чтоб не хуже чем у людей. Кредиты «на мечту» берутся чуть ли не сразу по достижении совершеннолетия, на десятилетия вперед. Понятно, что после этого быть довольным зарплатой вряд ли получится. Цена самостоятельности высока, но здесь она мало кого останавливает.
— У меня 14 тысяч — ипотека, три — квартплата, на жизнь остаются копейки, — сердится Сергей. — И это мне еще повезло, мне по губернаторской программе полмиллиона скостили. А вот у меня есть знакомые — они на 30 лет взяли и по 20 тысяч платят.
Бизнес или война?
Что касается принципа формирования получки, то здесь претензии горняков прозрачны и понятны: большинству из них остро не нравится «сдельный» принцип оплаты. Оклад как таковой составляет лишь небольшую часть зарплаты, тысяч десять или около того. Остальное — разного рода доплаты, надбавки и премия. Сдал норму выработки — получишь их все. Не сдал — получишь часть. Проштрафился—– получишь голый оклад, сколько бы ты там ни вкалывал.
Казалось бы, «хозрасчетная» система должна мотивировать работника хорошо работать. Однако такая стимуляция рублем нередко выходит боком. В погоне за планом шахтеры то и дело нарушают технику безопасности. Любой горняк, разговорившись, изложит вам с десяток нарушений, без которых выполнить план малореально, а уж о перевыполнении можно и вовсе забыть. Поэтому датчики метана заматывают пластиковыми пакетами, перенастраивают на завышенные параметры или ставят «перемычку», которая не дает датчику разорвать цепь и отключить электричество. Ведь срабатывание датчика — это простой, срыв плана. Отключают оросительные форсунки комбайнов, чтобы не ходить всю смену в мокрой, тяжелой одежде. А значит, угольная пыль, даже более взрывоопасная, чем метан, не прибивается к земле. Экономят время и силы на сланцевании, разбрасывая препятствующую взрыву инертную пыль лишь перед приходом проверяющих. Пренебрегают правилом, согласно которому самоспасатель должен находиться не дальше трех метров от работника: «не набегаешься», говорят. И т. д., и т. п.
Отдельный разговор — о роли руководства шахт и участков, зачастую закрывающего глаза на подобные нарушения, а по большому счету — буквально подталкивающего рабочих к пренебрежению техникой безопасности, внедряя такую систему оплаты труда. У начальника участка ведь свой план, да и руководство заинтересовано в максимизации показателей.
— Бизнес — это война, а она без жертв не бывает, — печально констатировал на площади немолодой электрослесарь Борис. — Мы все тут это знаем, только вот нравится не всем. А что сделают эти 1300 датчиков, если под большинством из них перемычки стоят? И вы думаете, начальство этого не знает? Прекрасно знает, но им же это выгодно. Вот потому-то сейчас следователей на шахту не пускают и еще несколько дней не дадут им работать: якобы там заливают какие-то пожары, якобы опасно там. Как все подчистят, так и Бастрыкину зайти разрешат.
Многие шахтеры ратуют за изменение сдельного принципа работы на повременной. Некоторые согласны и на нынешний, но при выполнении некоторых условий: увеличения «гарантированной» части зарплаты или снижения нормативов по выработке.
— Сейчас так: нам дали один план, мы его сделали, они через месяц дали еще один план. Смотрят, люди справляются, — так ведь еще накидают, — говорит горнорабочий Владимир. — Потихоньку планы вырастают: стараться ты все равно будешь, а не дотянул — твои проблемы. Вешают нам под нос морковку, а мы и бежим.
Еще одно вполне понятное требование — корректировка нормативов в случае вынужденного простоя.
— У нас был случай — молния в подстанцию ударила, электричество отключилось, шахта несколько часов не работала, — рассказывает проходчик Сергей. — А план-то остается как был. Или комбайн старый сломался: это я, что ли, его вовремя не поменял на новый? Или загазованность в шахте, нельзя работать, надо два часа проводить дегазацию. Но я же план не выполню, деньги потеряю! Почему я должен за все это платить?
Пока же шахтеры по-прежнему ежедневно выбирают между риском и зарплатой…
Ястребы или голуби?
Митинг шахтеры собирались провести еще в апреле. Тогда не вышло: лояльные руководству профсоюзы переиграли желающих «пошуметь». Однако после аварии митинг стал почти неминуем. В конце концов в пятницу, 14 мая, на главной площади города перед ДК «Распадская» собралась толпа в пару тысяч человек. Примечательно, что у толпы явно не было ни вождя, ни даже мало-мальски заметного организатора. Накануне кто-то написал на шахтерском форуме в , что надо бы собраться и привлечь внимание властей. Кто-то прочитал и поддержал, кто-то позвонил знакомым и сообщил о готовящемся митинге. Так и собрались — не было ни колонок, ни даже мегафона.
Для начала с площади был изгнан некто Сыров, недавно избранный глава профсоюза «Распадской». Мужественно придя на площадь, он, похоже, сильно рисковал. Толпа окружила его и в самых непечатных выражениях стала объяснять, в чем конкретно он ну очень сильно неправ и к какой немужественной профессии принадлежит. Сыров довольно быстро бросил попытки к чему-то призывать и начал оправдываться в том духе, что он всего неделю как возглавил профсоюз и еще никому ничего плохого не сделал. Вскоре он был все-таки вынужден покинуть площадь, сочтя, что лучше потерять лицо в переносном смысле, чем в буквальном.
Остались лишь недовольные. Некоторое время они выступали друг перед другом и перед журналистами, призывая к ответу руководство . Когда ответчик так и не объявился, толпа раскололась на два лагеря. К этому моменту был наконец найден мегафон, за который и боролись представители двух точек зрения: легалистской и силовой. «Законники» призывали не наломать дров и не провоцировать власти на разгон митинга и аресты.
— Если здесь есть человек с юридическим образованием, подойдите, пожалуйста, сюда, — завладев мегафоном, просила строгая дама в очках. — Нам нужно грамотно оформить свои требования: против своих же законов они ничего сделать не смогут.
— Не слушайте ее, сюда никто не придет: здесь мы никому не мешаем, и требования наши никого не интересуют! — решительно вступила в битву за мегафон стайка хорошеньких юных девушек. — Пойдем к администрации, дорогу перекроем — сразу же появятся как миленькие! — полумеры старшего поколения молодежь не интересовали.
После получасовых прений пошел дождь, сыгравший на руку наиболее воинственным. Миролюбивая часть толпы разбежалась по домам, оставшиеся двинулись к администрации, где стали громогласно скандировать фамилию мэра: «Щербаков! Щербаков!» Через двадцать минут Щербаков сдался, и в здание была пропущена инициативная группа. Но разговор оказался бессмысленным — вопросы зарплаты мэр не решает.
Пьяницы или праведники?
Когда это стало ясно и толпе на площади, монолит протестующих вновь раскололся. Лоялисты просили успокоиться, говорили, что градоначальник обещал переговорить с губернатором и поставить памятную стелу. Пассионарии требовали пойти на 66−й километр железной дороги Новокузнецк — Абакан и, потребовав руководство , решить все раз и навсегда. В результате толпа разделилась. «Голуби» вновь отправились по домам, «ястребы» — в бой.
Не встретив сопротивления, несколько сотен человек оккупировали переезд, перекрыв одновременно железную дорогу и шоссе. Машины послушно разворачивались, мятежники ликовали и даже благодушно пропустили «скорую помощь». Были и выпившие, однако, вопреки последующим утверждениям губернатора, многие были совершенно трезвы, а некоторые пришли с подругами и детьми. И причина здесь, как кажется, была вовсе не в том, что они «конченые отморозки», как охарактеризовал их Тулеев. Было больше похоже на то, что эти люди действительно верили в то, что борца за правое дело тронуть никто не посмеет. Из соседнего общежития принесли термос с чаем. Тринадцати машин с пивом, водкой и бутербродами здесь явно никто не ждал.
Вскоре приехала милиция. Статный полковник решительно прошел в самую середину толпы и на удивление мягко и ласково попытался отговорить людей от блокады. Люди сообщили полковнику, что у них к милиции претензий нет, они лишь просят ее сотрудников дать им добиться справедливости и завершить начатое дело. Полковник покачал головой и ушел в темноту.
Вскоре приехал и мэр. На протяжении получаса он пытался убедить собравшихся разойтись, но аргументов у него катастрофически не хватало, поскольку их проблема лежала за пределами городского хозяйства. Мэр ушел, пообещав переговорить с Тулеевым.
В темноте заурчали моторы — это подтягивались грузовики с ОМОНом. Бойцы потушили фары и тихо выстроились метрах в двухстах от бунтарей.
— Э-эх, будут ведь разгонять, — мрачно заметил немолодой усатый мужчина, стоявший поодаль от толпы. — Я знаю, что говорю: сам в 89−м в оцеплении стоял. Но тогда все мирно кончилось, никогда у нас такого не было, чтобы шахтеров ОМОНом гонять. Лучше б пару ящиков водки им принесли «от губернатора» — потом можно было бы часов в пять утра собрать их, как грибы, без шума и пыли.
Толпа потихоньку редела, остались лишь самые ярые и самые пьяные. «Козовой! Козовой!»— скандировали они в ночь имя хозяина .
Внезапно уже в третий раз за вечер на сцене появился мэр Щербаков. На этот раз он сбросил с себя личину задиристого мачо, которому сам черт не брат. Было видно, что он действительно растерян.
— Ребята, ну разойдитесь же по-хорошему, губернатор скоро приедет, — уже не требовал, а просил он. — Ну поймите же, милиция мне не подчиняется, я не исключаю, что может быть применен силовой вариант. Идите лучше по домам, мужики.
Народ был ласков, но непреклонен: тебя, градоначальника, мол, уважаем, но нам нужен Козовой, а Тулеева и здесь дождаться можно.
Мэр развернулся и понуро пошел к машине — он умыл руки.
Бессмысленность или беспощадность?
Противостояние на железной дороге закончилось глубокой ночью. Именно тогда и раздались те слова:
— Смотри, идут! Идут! Мужики, держимся! Стоим до последнего!..
Темнота рассержена, она материализуется, врываясь в желтое пятно фонаря: блестящие сферы касок, зеленоватый металл щитов. Неистово работая дубинками, ОМОН с разбега ударяется о заливающий рельсы каучук шахтерских тел. В омоновцев летят вначале пластиковые бутылки, а затем и камни. Толпа не хочет в темноту, но воет и пятится под напором железа. Вскоре крики стихают, переезд пуст. Лишь изредка в круг света вторгаются коренастые фигурки, которые волокут задержанных к автозакам.
Пути свободны, и вдали уже раздаются гудки заждавшихся поездов. Первый шахтерский бунт нового тысячелетия закончился. Или взял паузу?
|
Главная 
